Призрачный и вещий Петербург

Возможно, для вас это будет неожиданностью, а возможно, и не будет. Так или иначе, прочитанный вами отрывок из повести Тургенева «Призраки» относится к Петербургу. И такой взгляд на город не уникален. Местом неестественным, мрачным, болезненным, сводящим с ума Петербург изображали многие русские литераторы: вспомните Гоголя, вспомните Достоевского. А в эпоху Серебряного века к этому образу прибавилось еще и ощущение какой-то потусторонности, особой духовной значимости Петербурга. Например, Волошин называет его «призрачным и вещим» (эта цитата и вынесена в название статьи).

И конечно, все эти мотивы достигают своего апогея в романе «Петербург» Андрея Белого, обсуждение которого в Литературном клубе недавно закончилось (как вы догадываетесь, именно это обсуждение и навело меня на тему для сегодняшней статьи). И вот любопытно, что образ Петербурга у Белого — зыбкий, мятущийся, темный, безысходный — многих заставил прямо-таки обидеться на автора: как он посмел наш любимый город, с его стройными проспектами и рвущимися к небу позолоченными шпилями, превратить в какую-то беспросветную яму, темную пещеру, в которой царит вечный моросящий дождь и туман?

Такая критика со стороны членов Клуба заставила меня всерьез задуматься.

И мозг мой породил теорию.

И этой теорией я хочу с вами поделиться.

Но сначала, раз уж рассылка наша посвящена в первую очередь живописи, давайте посмотрим, каким предстает Петербург в работах художников и иллюстраторов. Нет, не пугайтесь: я не собираюсь раскрывать тему Петербурга в русской живописи вообще. Для раскрытия этой темы и десятка статей недостаточно! Нет, мы сосредоточимся пока на иллюстрациях к тем произведениям, в которых Петербург выведен в самом мрачном свете: Гоголя и Достоевского.

Первое, что приходит в голову — это иллюстрации Добужинского к повести «Белые ночи». Ему удивительно удалось уловить то особое ощущение, которое возникает у прохожего, бредущего ночью в 20-х числах июня (самый пик белых ночей!) по улицам Петербурга. Правда, в наши дни, чтобы это ощущение поймать, вам нужно уйти подальше от набережных Невы. Там сейчас слишком много суеты: пьяные туристы, пришедшие посмотреть на развод мостов, шум, ор, музыка… А вот углубившись в недры Коломны (старый жилой район, в котором происходит действие большей части произведений Достоевского), вы то самое ощущение «поймаете». Ощущение иномирия, какой-то зыбкости, нереальности всего окружающего. Вроде бы — ночь, улицы пусты, город спит, но — светло и прозрачно… И возникает ощущение какого-то зазора между мирами, странной грани между сном и явью, между нашей реальностью — и какой-то иной. Разве не эти же ощущения возникают у вас при взгляде на Крюков канал Добужинского, как бы убегающий в прозрачное и бестелесное никуда?

Но есть в его иллюстрациях и еще одно ощущение. Это — нависание. Огромные шестиэтажные дома (во времена Достоевского они и вправду казались огромными) с однообразными рядами окон и слепыми стенами брандмауэров как бы нависают над людьми, давят на них, грозятся поглотить. Как на этой иллюстрации: маленькие фигурки на фоне тяжеловесных, готовых похоронить под собой каменных громаден:

В иллюстрациях менее известных графиков эти ощущения тоже присутствуют! Вот рисунки Андрея Харшака к «Преступлению и наказанию». Облупившиеся ворота, и за ними — приоткрытая дверь, как ловушка, как пасть затаившегося хищника: войдешь в нее — и обратно не выйдешь…

Иллюстрация к тому же роману Дементия Шмаринова: доходный двор, знакомая всем петербуржцам примета старого города. У Шмаринова это двор — яма, утроба, могила. А ведь помните, с чем сам Достоевский сравнивает комнату Раскольникова? С гробом…

Но самая моя любимая иллюстрация — это работа Михаила Шемякина. Раскольников в своей гробоподобной комнате зажат, похоронен заживо под грудой безликих, косых, слепыми окнами уставившихся на него домов.

Но вот что важно: запертый в безвыходный параллелепипед своей комнаты, Раскольников не бездействует. В нем идет страшная умственная работа. Уронив лоб на стол, он обхватил голову руками, как бы пытаясь сжать, поймать крутящиеся в ней мысли… И вот этот образ подводит меня к главной сегодняшней идее.

Была такая знаменитая книга – «Тысячеликий герой» американского исследователя Джозефа Кэмпбелла. Он занимался сравнительной мифологией, то есть излучал мотивы, которые загадочным образом появляются в разных мифах разных народов. В своей книге Кэмпбелл показывает, что почти всем мифологиям присущ один и тот же мотив (он его называют «мономифом»). Это — мотив о приключениях героя.

По Кэмпбеллу, герой сначала получает призыв от неких сверхъестественных сил: голос издалека зовет его покинуть родной и привычный мир и отправиться на поиски. В результате своих странствий попадает в иной мир (часто это мир подземный, загробный), где проходит испытания, преодолевает страхи и искушения, и в итоге обретает какое-либо сакральное знание или волшебные способности. Вооруженный ими, он возвращается к людям и меняет их жизнь к лучшему.

Кстати, об этой, в общем-то, узкоспециальной книге широкая общественность не узнала бы, если бы теорию Кэмпбелла не взяли на вооружение в Голливуде! Именно схема путешествия героя легла в основу многих знаменитых сценариев, включая первые звездные войны. И до сих пор начинающим сценаристам «Тысячелетнего героя» рекомендуют к прочтению.

Как видите, для всех народов во все времена общей была идея: чтобы обрести знание, нужно спуститься в пещеру, в чрево земли, во тьму, в подземный мир, в ад. Мудрость дается только через испытания.

Так вот, мне кажется, что Петербург — такой, каким его описывали Гоголь, Достоевский, Андрей Белый (которого мы целый месяц в Клубе обсуждали) — это именно образ такого места испытаний. Отсюда и тьма, и жадные двери доходных домов, и пещеры дворов-колодцев. Раскольников (возьмем его в качестве примера) погружается в эту тьму, чтобы подвергнуться испытаниям. Раскольникова Петербург мучает и нищетой, и голодом, и унижениями, и сводящей с ума жарой и духотой. Загнав его в угол, город давит со всех сторон, вынуждая лицом к лицу встать со вселенскими вопросами: кто я? каково мое место в этом мире? что мне позволено? что есть добро и зло? Некоторые герои этого испытания не выдерживают, как покончивший с собой Свидригайлов. Кстати, вот еще одна потрясающая иллюстрация: «Самоубийство Свидригайлова» Эрнста Неизвестного:

Некоторые же, пройдя через это испытание, из недр Петербурга выходят духовно переродившимися, обретшими новое знание о мире и своем месте в нем.

Как Раскольников.

И как тысячеликий герой Кэмпбелла.

Вот такая нестандартная у меня в этот раз получилась статья. Вместо привычного вам истолкования неочевидных иконографических деталей – сплошные абстрактные размышления. Но и абстрактным размышлениям, я считаю, тоже иногда интересно передаваться.

P.S.: А еще мы в Литературном клубе решили отдохнуть немного от русской классики и перенестись в Новый свет.  На следующей неделе начинаем читать и обсуждать произведение, ставшее одним из из главных достижений американской литературы 20-го века: «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи. Лично у меня с этим романом связаны особые воспоминания: книга стала первой из «умных» книжек, прочитанных мной на первом курсе университета. По большому счету, любовь к качественной множественной литературе началась у меня именно с нее. Поэтому. я с удовольствием еще раз ее обсужу в компании заинтересованных и умных людей. Если вы к этой компании захотите присоединиться, вот ссылочка: https://fun-for-kids.ru/product/litklub/