Итак, в начале новеллы мы застаём девушку Маню на краю шахты, где она закончит свои дни. Это традиционный приём «закольцовывания» сюжета – в большей степени важный для автора и критика, чем для читателя. Читатель в конце и не вспомнит, с чего начиналась новелла и причём там была шахта. Гораздо интереснее, что Пелевин сообщает: Маня пришла к шахте в 206 году Green Power, а шахта – остаток карбоновых войн эпохи первых Михалковых-Ашкеназов.
Эра Green Power – термин, который больше не встретится в романе ни разу.
Что касается карбона и всего, что с ним связано — это термин, напротив, будет встречаться постоянно. И из текста станет очевидно, что речь идёт о периоде активных углеродных выбросов – ведь «карбон» – химическое название «углерода» (от лат. «carbo» — уголь), «green power» же – возобновляемые источники энергии. Теперь всё вроде бы понятно: 206 лет назад началась эра возобновляемых источников энергии – т.е. тех самых лошадей, поместий и холопов, завершилась же эра активных углеродных выбросов – «карбоновый период». Всё, да не всё. «Карбоновый период» – вовсе не выражение, выдуманное по случаю Пелевиным. Это используемый геологический и палеонтологический термин, который означает вовсе не XX-XXI века, а эпоху 360-300 млн лет назад — ту самую, когда четвероногие приобрели пятипалые конечности, амфибии стали доминирующими животными, а землю от полюса до полюса покрывали леса папоротников, оставивших громадные отложения каменного угля. Зачем Пелевин так усложняет – использует современный термин в другом значении? Неужели, для того, чтобы подчеркнуть, что для жителей его мира наша современность – такой же древний период, как для нас эпоха амфибий и папоротниковых лесов? Вряд ли. Скорее всего, перед нами чистый полёт сознания автора, крайне характерный для постмодернизма.
Постмодернизм – стиль, в котором эрудированный писатель играет с эрудированным читателем и смеётся над этой эрудицией.
Постмодернизм может понравиться только человеку, который прочитал очень много книжек – поэтому Пелевин совершенно недоступен подавляющему большинству населения нашей страны, но поскольку само чтение художественной литературы вне школьной программы на сегодняшний день оказывается уделом интеллектуальной элиты, ей-то как раз постмодернизм очень нравится. Популярность Пелевина – не столько продукт собственного таланта автора, сколько нашей эпохи, в которой модно смешивать сложные научные концепции с самыми очевидными и даже пошлыми феноменам современности.
Например, династия Михалковых-Ашкеназов была клонирована из уса знаменитого режиссёра древности, да ещё и с добавкой генов негроидов. Зачем? Выясняется – так создавался максимально приемлемый для всего населения страны и зарубежья образ правителя. Что, правда, не помешало уничтожению династии сердобол-большевиками после убийства фрейлины Бондарчук. С одной стороны, перед нами очевидная ирония над национализмом Никиты Михалкова, его отношениями с коллегами по цеху и легендой о том, что по матушке Михалков еврей-ашкеназ. С другой стороны, автор показывает свою немалую эрудицию – выясняется, что в геном династии были добавлены сегменты кода Четырёх Матерей. Естественно, подавляющее большинство читателей сочтут эту информацию очередной фантастической реалией пелевинского мира будущего и не обратят на неё внимание. На самом деле, в 2013 году были опубликованы результаты исследования наследуемой по материнской линии митохондриальной ДНК ашкеназских евреев, выявившего: подавляющее большинство ашкеназов оказалось потомками всего лишь 4 женщин, притом неевреек-итальянок (полагают, что их взяли в жёны молодые неженатые переселенцы). Так что толерантность кода династии оказывается уж совсем абсолютной: тут и древний русский режиссёр и негры и евреи, которые, как выясняется, по матери не совсем евреи, а вовсе даже европейцы!
Впрочем, вернёмся к тексту. От шахты Маня возвращается на ферму – здесь её ждут два подарка – новая «кукуха» от папы и стихи от лицейского коуча. Лицейский коуч в стихах обыгрывает сходство имени девушки с англиским «money». Да и сам он – «коуч» – т.е. «тренер» по-английски. Ирония над англицизмами в русском языке более, чем характерна для творчества Пелевина и безусловно отражает общую тенденцию постсоветской эпохи, когда даже стойка в гостинице стала «респешн в отеле».
«Кукуха»- совершенно другого поля ягода. Это типический пелевинский неологизм. С одной стороны – намёк на современные QR-коды, с другой – на выражение «кукуха поехала». Последнее, говорят, происходит от часов с кукушкой. Иногда они ломаются так, что кукушка выскакивает в самое неурочное время или вовсе не замолкает.
По той же схеме составлен «бум-балалай» в руках у скоморохов, приглашённых на ферму вслед за получением подарков. С одной стороны, это намёк на бумбоксы (англ.»boombox», «ящик, делающий «бум») – переносные здоровенные магнитофоны, такие популярные, например, в среде афроамериканцев. С другой стороны – на «Тум-балалайку» – традиционную еврейскую песню, где «тум» перед названием самом известного русского музыкального инструмента – «шум» на идиш.
Прелесть и сложность пелевинского постмодернизма – в том, что для его понимания нужно знать много фактов из совсем разных «песочниц». Крайне сомнительно, чтобы читатели, которые знают о карбоновом периоде и особенностях генетики ашкеназов, искренне улыбнутся, прочтя стихи скоморохов:
«– Шел я лесом-камышом,
Вижу – девка нагишом!
Девка, хау ду ю ду?
Покажи свою ми ту!»
«Ми ту» (англ. «я тоже»), вернее, #MeToo – интернет-феномен 2017 года. Американская актриса Алисса Милано призвала тогда: «Если бы все женщины, подвергшиеся сексуальному домогательству или нападению, написали „Я тоже“ в своём статусе, мы могли бы дать людям понять масштабы этой проблемы». В течение суток этот хештег появился около 7 миллионов раз. Так что перед нами совсем неочевидный намёк на сексуальные домогательства.
Ну и, конечно, самый запоминающийся неологизм Пелевина – то самое запрещённое ГШ-слово, которое без опаски могут повторять только лишённые имплантов маргинализированные скоморохи. Пелевин сам объясняет, что Гольденштерн – лишь видоизменённое имя шекспировского героя Гильденстерна. Но причин такого изменения не объясняет. Объясним мы. «Гильденстерн» – «золотая звезда» по-шведски, «Гольденштерн» – то же самое по-немецки. Зачем переводить шведский на немецкий? Потому что иначе не получается аналогии с Моргенштерном. Вероятно, Пелевин имел в виду, что эта аналогия покажется читателю естественной из-за популярности эпатажного рэпера. Интересно, что этого не случилось – читая критические статьи о «Трансгуманизме», я таких сопоставлений не нашёл. Что странно. Потому что «Моргенштерн» – это не только псевдоним современного рэпера и даже не только ударно-дробящее средневековое оружие в форме звезды. «Моргенштерн» – «утренняя звезда» – одно из имён Люцифера, отождествлявшегося с Венерой, которая видна на утреннем небосклоне перед рассветом.
Аллюзия имени Гольденштерна к падшему ангелу безусловна. Чтобы это понять обратимся к завершению новеллы: «Атон Гольденштерн проснулся под бесконечным куполом своего храма, захохотал, расправил все шесть огненных крыл – и взвился в сияющее золото своего личного неба». Почему шесть крыл? Потому что у высших ангелов, серафимов и херувимов, шесть огненных крыльев, а Люцифер и был тем самым высшим ангелом. Гольденштерн возносится к высшей точке храма, где становится золотой звездой, скрытой в его имени, читает древнюю надпись и вспоминает главное «почему Бог пустил его на эту ступень совершенства. И еще – что такое Бог».
Прочие неочевидные аллюзии «Гольденштерн-всё!» гораздо скучнее. Но скажем несколько слов и о них.
Имя кукутерапевта Офы – сокращённое от имени Офелии – возлюбленной Гамлета. Аллюзии к пьесе Шекспира, кажущиеся назойливыми и совершенно неясными в первой новеллы, будут полностью истолкованы в завершающей части «Трансгуманизма», о которой мы в перспективе, конечно, поговорим.
«Адольфыч» – название интимной стрижки Мани – не только намёк на усы Гитлера (это было бы слишком скучно и очевидно), а ещё и на нашего современника, полоумного украинского фашиста Владимира Адольфовича Нестеренко, известного под прозвищем «Адольфыч»
Название сборника каббалистических анекдотов ранних Михалковых-Ашкеназов «Тумбочка Рабиновича» восходит к абсурдистскому анекдоту, которому действительно так и хочется приписать некий особый философский смысл:
Скажите, Рабинович: где вы берете деньги?
— В тумбочке.
— А кто их ложит в тумбочку?
— Моя жена.
— А кто дает деньги вашей жене?
— Я.
— Ну а где вы их берете?
— Я же сказал — В ТУМБОЧКЕ!!!
Бро-кукуратор должен вызывать в сознании образованного отечественного читателя ассоциации с прокуратором (от лат. procurator — «заведующий, управляющий») Понтием Пилатом из «Мастера и Маргариты». «Бро» – намёк на традицию афроамериканцев называть друг-друга «бро», т.е. «братишка» (от англ. «brother»), распространившуюся повсеместно в интернете примерно с 2005 года и, в свою очередь, ассоциирующуюся по мысли Пелевина у любого бывшего советского гражданина с обращением «товарищ».
Ну и, наконец, единственный литературный классик нового мира – Шарабан-Мухлюев. Это самоирония Пелевина. Сам постоянно подвергающийся критике за постоянное провокационное использование эпатажных эротических образов в своих текстах, автор «Трансгуманизма» возводит в квадрат эту тенденцию в творчестве Шарабан-Мухлюева.
Самоирония Пелевина при этом весьма тщеславна. Его альтер-эго в будущем хорошо известен, а Пушкин, например, забыт. Забыт у всех, кроме скоморохов, незадолго до убийства Мани поющих:
«– Ночной Зефир! Струит эфир! Шумит бежит гендерквивир!». Правда, у Пушкина – Гвадалквивир, испанская река. А у скоморохов — «genderqueer» (англ. «странный пол») – современный термин, описывающий людей, не желающих твёрдо определяться со своей гендерной ориентацией, когда хочет – мужчина, когда хочет – женщина, когда хочет – и вовсе бесполое существо.
Мне, как видите, нравится находить дополнительные смыслы в художественных текстах, причём именно те, что заложил автор, а не те, что путём хитроумных умозаключений можно искать, словно чёрную кошку в тёмной комнате, когда её там нет. А Вам нравится? может быть, Вы нашли другие аллюзии в первой новелле «Трансгуманизма»? Поделитесь с нами здесь: