Так, на чем мы там остановились в прошлый раз?
Ах да, на блаженном Августине, который раз и навсегда разделался с вопросом о свободе воли. Текст Библии ясно указывает, что человек не способен сам склониться к добру или злу; да и здравый смысл говорит о том же. Ведь не может человек прийти к Богу без веры; а откуда берется вера? Откуда-то извне; не способен же человек уверовать по собственному желанию. Вера – дар, который либо дается, либо нет; где же здесь свобода?
Но вопрос о свободе воли подобен коту, купаемому в раковине: он продолжает вылезать, и никак его не удержишь.
И вот через восемьсот лет после Августина Фома Аквинский (и другие схоластики тоже, но я их здесь упоминать не буду, дабы не усложнять) возвращается к проблеме. Читая его, четко понимаешь: ничем средневековый человек от нас не отличался. Очень хотелось ему идею свободы, пускай куцей, пускай хроменькой на одну ногу, но все же свободы, сохранить.
И вот возникает концепция «содействующей воли». Звучит она примерно так: воля человека, безусловно, не способна сама выйти из-под власти греха. Но она способна обратиться к Богу. Как бы направить от человека запрос в небо: я утопаю в мерзости, помоги. В ответ Бог посылает благодать; а уже с ее помощью человек на все способен.
И именно эту половинчатую концепцию воли, которая свободна, но бессильна, отстаивал Эразм Роттердамский во время спора с Лютером. Помните, я на этом свою предыдущую статью как раз закончил?
У великого гуманиста и великого теолога произошел заочный диспут: Эразм написал «Диатрибу о свободе воли», Лютер – трактат «О рабстве воли».
И характеры обоих в этих книгах полностью раскрылись.
Посмотрите на портрет Эразма кисти Ганса Гольбейна. Разве мог этот спокойно-светлый человек, этот добрый мудрец, принять унизительную для человека концепцию рабства воли?
А теперь сравните его с Лютером кисти Лукаса Кранаха.
Человек крепкий, кряжистый, сурово-серьезный. Его никакие выводы не пугали.
И спор Эразма с Лютером напоминает противостояние балерины с паровым катком. Гуманист Эразм порхает от фразы к фразе, осыпает Лютера цитатами, чарует словесными переливами.
Но Лютера этим с толку не собьешь. «Я – человек простой, — подчеркивает он, — И требую внятного ответа на простые вопросы. Ты говоришь: свободная воля обращается к Богу, а Бог навстречу ей шлет благодать. Хорошо, пусть так. Но я спрашиваю: может ли Бог, если захочет, обратить к вере закоренелого грешника, даже если воля его будет противиться? Если скажешь, что не может, то признаешь, что у божественного могущества есть пределы, а это невозможно.
Далее, я спрашиваю: если воля человека обратиться к Богу, может ли Бог не послать ей в ответ благодати? Если скажешь, что не может, то божественная воля у тебя окажется связанной волей человека, а это невозможно.
Значит, и грешник может спастись против воли, и праведнику воля не всегда поможет. Твоя свободная воля в деле спасения, выходит, и не достаточна, и не необходима. Тогда зачем вообще говорить о ней? Умоляю, мудрец, объясни мне, темному человеку, к чему вообще обсуждать такую свободу, которая и ни на что не способна, и ни к чему не годна?»
Я бы не нашелся, что ответить. Ну так я и не Эразм. Великий гуманист не сдавался – и призывал в союзники здравый смысл.
«Бог постоянно человеку приказывает и запрещает, — резонно рассуждал Эразм, — Ведь Каина перед убийством брата он предупреждает: «если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним.» А разве можно давать приказы, которые невозможно выполнить?
Как назовем мы господина, приказывающего связанному рабу подойти, а потом наказывающего его же за непослушание? Только извергом.
Как назовем отца, запрещающего младенцу плакать? Только самодуром.
Но о Боге мы такого сказать не решимся, конечно. Значит, Каин мог господствовать над грехом; иначе слова Бога окажутся издевкой».
И на это Алексей возражений бы не нашел. Алексей – он вообще, как в анекдоте, всегда согласен с последним оратором.
А вот Лютер нашел возражение. И очень характерное. Звучит оно так: не пытайся мерить Бога человеческой меркой; это – гордыня. Да, с земной точки зрения абсурдно давать невыполнимые приказы. С земной, но не с божественной. Потому что Бог говорит человеку «господствуй над грехом» лишь затем, чтобы тот осознал собственное бессилие. Богу угодно было дать нам понимание, что есть грех, но не давать сил самим с ним бороться. Будем же благодарны ему за первое, и не посмеем осуждать за второе.
И тут вас охватит чувство дежа вю: ведь у Августина было то же самое! Мысль о том, что дело человека – подчиняться, что требовать у Бога отчета в его решениях мы можем не более, чем горшок у гончара – мысль эта в теологии возникает все время. Возникает от безысходности: что еще можно посоветовать человеку, который не грешить не может, а за грех наказывается, кроме как подчиняться, не рассуждая?
Но знаете, что поучительно? Даже принципиальный Лютер не осмелился идти по этому пути до конца. Ведь из его рассуждений вытекает, что Бог одних людей предопределил к спасению, а других – к осуждению. Но тогда выходит, что Он является причиной, по которой некоторые попадут в ад. А этого допустить нельзя!
И вот у Лютера возникает мысль, которая позднее в теологии получит название «ассиметричного предопределения». Пытаясь «оправдать» Бога, Лютер объясняет, что тот действует неодинаково в разных случаях. Посылая грешнику благодать, Бог помогает ему активно; как бы протягивает руку висящему на краю пропасти – и вытягивает его. А отказывая в благодати, и тем самым определяя к вечному проклятию, Бог действует пассивно: он как бы просто проходит мимо. И выходит, что грешник сам виноват.
Лютеру казалось, что таким образом можно спасти идею божественной справедливости. А мне это кажется хитрой и неубедительной казуистикой. И не только мне.
Вообще, есть что-то ироничное в том, что Лютеру его сторонник, только более радикальный, бросил тот же упрек, который Лютер адресовал Эразму: упрек в попытке играть словами.
Сторонник, о котором идет речь – это Жан Кальвин. Невозможно не уважать его за последовательность: этот готов был идти до конца.
Очевидно ведь, что разница между «активным и пассивным осуждением» так тонка, что обсуждать ее просто нет смысла. Кальвин так и пишет в «Наставлении в христианской вере»: «Некоторые люди, будто бы желая защитить честь Бога и отвести от Него лживые обвинения, признают избрание, но отрицают, что есть отверженные. Однако это по-детски глупо: никакого избрания не было бы, если бы оно не противостояло отвержению»
Следовательно, мы должны честно признать, что Бог своей волей спасает одних и лишает спасения других. Учение это известно как «двойное предопределение».
Как переварить эту истину, как жить с ней? Ну, тут наготове проверенный рецепт, и Кальвин лишь повторяет уже много раз сказанное о покорности: «Вместе со св. Павлом мы говорим так: «А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: «зачем ты меня так сделал?»
Собственно, на этом можно ставить точку: рассуждения дошли до логического конца. Идею свободы трудно согласовать с божественным всемогуществом, а идею несвободы – с божественным милосердием. Остается только признать, что сам вопрос – не нашего ума дело.
Приплыли.
Но ведь все изложенное – это лишь один из путей, по которому шли рассуждавшие о свободе воли! А есть и другие. Поэтому точку мы поставим, но только в статье; в будущем же курсе о стоицизме мы поговорим о том, как смотрели на свободу другие школы и течения – от стоиков до современных ученых.
А к вам у меня напоследок вопрос. Предыдущую статью я начал с того, что у каждого человека, даже от философии далекого, есть внутренняя потребность разобраться в некоторых вопросах. Таких, которые можно назвать жизнеопределяющими, потому что от их решения зависят наши отношения с собой, с другими людьми и с Богом.
Такие вопросы мы будем обсуждать в будущем курсе. Свобода воли – один из них.
Так вот, вопрос: прав ли я? Есть ли у вас внутренняя потребность в этом разобраться? И если да, то помогли ли хоть немного мои статьи? Или наоборот, запутали еще больше?
С нетерпением жду от вас обратной связи)
