Я всегда любил философию и сочувствовал философам.
Уже в древней Греции, где, казалось бы, мудрецы должны были себя чувствовать, как дома, над ними начали посмеиваться: мол, странные люди, неотмирные, непонятно чем занимаются.
Первая история об этаком «рассеянном профессоре» рассказана была еще Платном. Речь у него идет о знаменитом Фалесе Милетском:
На примере Фалеса, наблюдавшего за звёздами, понятно это, Феодор! Заглядевшись однажды на небо, он упал в колодец, а фракиянка одна, благопристойная и прелестная служанка, как рассказывают, посмеялась над ним: жаждет-де знать, что на небе происходит, и не замечает, что у него перед носом и под ногами. Эта насмешка относится ко всем, кто проводит время в философствовании.
А вот и язвительная иллюстрация:
Здесь стереотип уже сформирован: лицо у философа восторженно-нелепое, во взгляде – почти детская наивность. Вроде бороду отрастил, а житейского ума не нажил.
И разве не так философов и сейчас видит большинство людей?
И вот против этого я восстаю решительно! Нет дисциплины более прикладной, чем философия.
Чтобы в этом убедиться, давайте очень быстро окинем взглядом историю философии античной (надо же мне как-то диплом историка-античника отрабатывать))
Первых философов, живших в 7-6 вв. до н.э., называют иногда натурфилософами, и иногда – досократиками, то есть буквально «жившими до Сократа». Оба названия оправданы.
Первое связано с их область интересов. А интересовались они и впрямь вещами довольно абстрактными: устройством физической природы. Фалес, например, учил, что все в мире состоит из воды; Гераклит в качестве первоосновы вещей видел огонь; Демокрит атомы придумал, об этом нам еще в школе рассказывали.
И скепсис в отношении таких исследований даже я разрешаю: пусть вода и является первоосновой, но суп-то из нее не сваришь! А значит, такие умствования могут быть интересны только узкому кругу лиц, имеющих много свободного времени.
Но потом появляется Сократ.
И становится настоящим водоразделом, совершает прорыв в истории философии. Не зря именно он выбран в качестве «пограничного знака»: если целую плеяду философов скопом обозначили как «досократиков», значит, после Сократа все изменилось принципиально.
И это правда! Именно Сократ начал ставить перед философией вопросы, которые важны для каждого из нас: что есть человек? Существует ли бессмертная душа? Что есть добро и справедливость? Как мне нужно поступать, чтобы оставаться справедливым? И – самое главное! – как человеку стать счастливым?
А вот это уже интереснее, согласитесь! Ради такого дела можно и готовку супа отложить.
И со времен Сократа многочисленные греческие школы мудрости сосредоточились именно на последнем, самом прикладном вопросе: как обрести счастье и покой в этом суровом и непредсказуемом мире?
Но знаете, в чем парадокс? Многие из них пришли к ответам, которые сильно расходятся с житейским здравым смыслом. Отсюда и «чудаковатое» поведение знаменитых мудрецов. На самом деле, ничего чудаковатого в них нет: они просто пытались быть последовательными.
Пример первый: тот же Сократ. Приговоренный к смерти, он имел возможность бежать. Однако когда в его камеру пришли ученики, уже успевшие подкупить стражу и нанять корабль для бегства, Сократ наотрез отказался спасать себя. Причины отказа он ученикам объяснил подробно и убедительно, прямо во время приема цикуты. Рассказывают, что до последнего момента Сократ продолжал рассуждать о том, почему не следует бояться смерти. Именно он утешал учеников, а не они его.
Вот как его смерть изобразил Жак-Луи Давид:
И хотя здравый смысл отказывается принимать такое пренебрежение к собственной жизни, но нельзя не признать: свою свободу Сократ нашел.
Но если он боролся лишь со здравым смыслом, то следующее поколение философов пошло дальше, объявив войну морали и приличиям. Кто в этот момент приходит вам в голову?
Правильно: вот этот достойный господин:
Чтобы потом к этому не возвращаться: жил Диоген не в бочке, а в пифосе, то есть в огромном глиняном сосуде. О чем образованные художники, в том числе Джон Уотерхауз, прекрасно знали. Все, больше о бочке не упоминаем. Поговорим лучше о собаках.
Название школы «киников», к которой принадлежал Диоген, образовано от «кинос» — «пес». По одной версии, название связано с холмом в Афинах, по другой – с их поведением. Вторая версия кажется куда более правдоподобной. Киники искали счастье в свободе, а свободу – в полном презрении ко всему, включая общественные условности. Только тогда человек избавиться от страхов, неуверенности в будущем в бесконечных неудовлетворенных желаний и амбиций, когда уподобится животному.
Диоген эту идею последовательно претворял в жизнь. Он не только называл себя «истинным псом», но и вел себя соответственно:
«На одном обеде застольники швырнули ему кости, как псу; он отошел и помочился на них, как пес».
Вообще с собаками у Диогена складывались особые отношения. Согласно традиции, смерть его тоже была связана с собаками: «Третьи говорят, что, когда он хотел разделить осьминога между собаками, они искусали ему мышцы ног, и от этого он умер.»
Не зря француз Жан-Леон Жером к традиционному набору опознавательных знаков, по которым узнают Диогена – пифос и фонарь, с которым тот искал человека – добавил еще и стаю собак:
А английский художник-анималист Эдвин Ландснир и вовсе создал картину с тройным дном. Взгляните:
Перед нами — рассказ о Диогене и Александре Македонском. Историю вы помните: на предложение царя исполнить любую его просьбу Диоген попросил на заслонять ему солнца. Но у Ландсира все действующие лица заменены собаками. Почему? На первый взгляд – просто для смеха. На второй – из-за личных пристрастий художника: Ландсир всю жизнь посвятил изображению собак. Но для искушенного зрителя остается еще и третий смысловой уровень, на котором собаки напоминают о взглядах самого Диогена.
А взгляды его казались странными не только обывателям, но и коллегам-философам. В том числе и моему девятилетнему сыну. Помните, с чего я начал сегодняшнюю статью? Настало время эту историю закончить.
Взгляните еще раз на картину:
Автор – Николя Пуссен, сюжет – чаша Диогена:
«Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: «Мальчик превзошел меня простотой жизни».
Это – о свободе и счастье через аскезу. Откажись от чаши, и ешь руками; откажись от теплой одежды, довольствуйся плащом; откажись от дома, живи в сосуде. Кому ничего не нужно, тот ни о чем не тревожится и ничего не боится.
И вот на это мой ребенок, подумав, заметил: «А почему он тогда все-таки жил в сосуде, а не на улице? А, наверное, потому что на улице он бы замерз и умер».
И тут я полез под скамейку, искать уроненную челюсть. Ромка интуитивно ухватил большую философскую проблему, о которую набили себе метафизических шишек многие поколения мыслителей. Последовательные поиски свободы ведут к самоуничтожению. Действительно, почему жить в доме – плохо, а в сосуде – нормально? Почему питаться омарами – роскошь и разврат, а хлебом – приемлемо? Ведь цель философа – свобода от привязанностей; а очевидно, что и к бочке своей, и к скудной пище Диоген все же был привязан. А отказ от бочки и хлеба – это смерть.
И я уже не говорю о другой, более серьезной проблеме. Как насчет родных, например? Должен ли я, в поисках свободы, отказаться от любви к собственному ребенку? Логика говорит: должен. Но кто из нас готов следовать такой чудовищной логике?
Вот в чем великая проблема! Никто не сомневается, что корень всех наших страданий – в неудовлетворенных желаниях. А путь к счастью – в укрощении желаний, в победе над страстями. Но как, встав на этот путь, не дойти до самоубийства или не превратиться в равнодушное чудовище?
Как любить близких – и не сходить с ума от страха за них?
Как любить жизнь – и не сходить с ума от страха смерти?
Вот вопрос…
P.S.: а вас этот вопрос интересует? Поиски ответа актуальны? Дайте мне знать. А то вдруг я зря стараюсь)