Иногда работа, которую художник не заканчивает, может сказать о нем гораздо больше, чем та работа, которую он заканчивает. На три таких вот неоконченных шедевра мы с вами сегодня и посмотрим.
Наши герои: Брюллов, Суриков и Крамской. Все они знакомы нам со школьных времен, все оставили гигантское наследие. И при этом все трое задумывали картины, которые не были завершены, причём по разным причинам. И причины эти могут многое нам рассказать.
Устраивайтесь поудобнее, и попытаемся разобраться, что вставало на творческом пути великих русских живописцев.
Случай первый: Брюллов.
Почти сразу после окончания «Последнего дня Помпеи» Николай I, как говорят, осведомился у Брюллова, не хочет ли тот создать что-то на сюжет из русской истории. Брюллов ответил, что есть у него замысел: «Осада Пскова войсками польского короля Батория в 1581 году». И действительно, Брюллов начал работу над громадным полотном, которая затянулась у него на всю жизнь и так и не была завершена. Полотно это, как говорят, висело у него в мастерской в качестве своеобразной занавески, отделявшей две половины комнаты, а друзья художника между собой в разговорах называли её не иначе как «досадой Пскова».
Почему же Брюллов так и не закончил картину? Из-за чего утратил к ней интерес?
Когда сравниваешь «Осаду» с «Последним днём», сразу же бросается в глаза сходство: вместо вулкана здесь — рушащаяся от порохового взрыва башня по центру и поднимающийся над ней столб черного дыма. В «Последнем дне» прямо посередине картины на переднем плане было оставлено пустое пространство, кусочек каменной мостовой, по которому в беспорядке были разбросаны вещи, свидетельствующие о панике и отчаянии их прежних владельцев.
В «Осаде» то же самое: пустое место в середине, и оружие, как попало брошенное на землю.
Но есть и огромная разница: в «Последнем дне» всё строилось на контрастах; картина состояла из множества маленьких сцен. Вот – эгоист, спасающийся на коне и пяткой отпихивающий кого-то, кто пытается за круп этого коня уцепиться.
А вот – юноша, поднимающий с земли старую мать;
вот – жених, пытающийся вынести из этого ада невесту.
У Брюллова в этой картине было много личных, разных, человеческих историй. А в «Осаде Пскова»?
Да, здесь он использует привычную пирамидальную композицию (обратите внимание, что все персонажи картины действительно вписываются в один большой треугольник). Да, здесь тоже можно выделить отдельные сценки: девушка, которая даёт напиться воину; мать, посылающая сына в битву с копьём в руках; умирающий на руках жены показывает пальцем в сторону врагов. И конечно же, кульминация картины: священник с крестом, врывающийся в гущу битвы на коне. Но при этом в целом картина эта представляет собой единое целое: все помыслы, все устремления её персонажей направлены только на изгнание врага: они рубят его, бросаются на него, выступают против врага кто с оружием, кто с хоругвями. Здесь нет разнообразия, нет индивидуальных мотивов. Здесь – народ, обуянный единым порывом. Это делает картину гораздо более понятной, цельный и… скучной? Лично мне она скорее напоминает инструмент пропаганды, агитку, плакат. В ней нет того психологизма, того упора на личностное, который был в «Последнем дне».
Возможно, именно поэтому она не смогла удержать интерес Брюллова? Показалась ему слишком пресной и плоской? Возможно.
Но по-моему, причина проще. Кидайте в меня помидорами, но я скажу: Брюллов исписался. Причём исписался практически сразу после завершения «Последнего дня». Посмотрите на заказные портреты, которыми художник кормился до конца жизни. Они — великолепны. Никто не умел, как Брюллов, изобразить всё то, что мы называем «оправой» женской красоты: шелк и бархат, жемчуга и бриллианты, павлиньи перья и леопардовую шкуру. Картины Брюллова играют и переливаются. В них есть ткань, которая ловит солнечные блики, и ткань, которая ниспадает тяжелыми складками. В них есть серые лошади в яблоках, словно высеченные из мрамора, и рыжие собаки, словно состоящие из огненных языков. Картины эти — настоящее пиршество для глаз.
Но посмотрите на лица его героинь: они абсолютно кукольные, игрушечные, лишенные эмоций. В портретах Брюллова много внешней красоты, лоска, но в них нет психологизма, нет глубины. Такое искусство сегодня бы назвали «глянцем». Именно за него Брюллову хорошо платили; именно его он создавал, легко катясь на волне популярности, которую ему принес «Последний день Помпеи». И мне кажется, что эта ремесленная, коммерческая работа в итоге губительно сказалась на его креативной стороне. Ведь глаз замыливается, рука привыкает к избитым приемам, и художнику, который долгое время работал на заказ, уже сложно, да и неохота, приняться за что-то оригинальное, творческое, сделанное «для себя». Мне кажется, что именно здесь кроется разгадка неоконченного полотна великого Карла.
Случай второй: Суриков.
Суриков оставил множество эскизов к задуманным, но не оконченным картинам. Один из них — «Императрица Анна Иоанновна охотится на оленей в Темпле».
Темплем, то есть «башней» по-французски, называли охотничий павильон, выстроенный для Анны в Петергофе. Павильон не сохранился, но мы с лёгкостью можем представить себе, как он выглядел: это действительно была высокая башня с площадкой на вершине, куда Анна поднималась, чтобы предаваться излюбленным охотничьим забавам. Недалеко от башни находились загоны; егеря выгоняли жертв царской прихоти на аллеи парка, а она преспокойно отстреливала их из ружья. Кстати, это была не единственная её охотничья забава. Современники описывают такой вариант: в Петербурге на нынешнем Марсовом поле были выстроены два загона, между которыми был длинный коридор, состоявший из двух деревянных стен. В одном только месте в деревянной стене было отверстие, по размеру — как проём двери. Егеря гнали зверей по коридору из одного загона в другой, а она стояла напротив проема и стреляла, как только зверь пробегал мимо неё. Получался живой тир.
Я лично таких забав не одобряю (надеюсь, что и Вы тоже). А поэтому мне всегда было отрадно знать, что Екатерина II приказала уничтожить охотничий павильон, а в вольерах для дичи начали разводить оленей, на которых, впрочем, никто не охотился. Наоборот: Екатерина любила во время прогулок по парку кормить их из рук яблоками.
Почему же Суриков оставил идею картины? Тут, мне кажется, всё абсолютно ясно. У Сурикова и вправду была удивительная способность: он умел в одном кадре, в одной картинке воплотить всю суть эпохи, со всеми её противоречиями в человеческими трагедиями, конфликтами и борьбой. «Утро стрелецкой казни» — это ведь не просто про смерть бунтовщиков; это — про переломный момент в истории страны, когда одна эпоха уходит в прошлое, а другая приходит ей на смену. И переход этот не может совершиться без кровавой смазки (колёса истории только с ее помощью и могут вращаться). А «Боярыня Морозова»? Разве не воплощена вся трагедия русского раскола в одной её фигуре?
А о чём расскажет нам Анна, охотящаяся на оленей? Об эпохе дворцовых переворотов? Да, образованным зрителям напомнит. О самой этой «императрице престрашного зраку», как описал её один из современников? Да, безусловно. Но не хватает здесь чего-то глобального, по-суриковски масштабного. Картина эта была бы написана про императрицу, но не про Империю. Видимо, поэтому художник к ней и охладел.
Случай третий: Крамской.
В 1872 году Крамской представил публике своего «Христа в пустыне». Картина, которую, по его собственным словам, он писал кровью и слезами. Разумеется, основателя и идейного вдохновителя передвижничества невозможно воспринять в отрыве от его эпохи, от мыслей, которые бродили в обществе, от собственных взглядов Крамского. Со школьной скамьи мы знаем: передвижники были художниками социально ангажированными; художниками, говорившими со своей публикой о несправедливости, насилии и угнетении. Конечно, их не нужно идеализировать: их было много, и они были разными. Любили и поесть и выпить, хотели заработать денег и повеселиться на этом свете. Но всё же в общем и целом направление их мыслей было именно таким: гражданским. Таков и Христос Крамского: не столько вочеловечившийся Бог, сколько человек, одержимый невыносимыми по тяжести своей мыслями о несовершенстве мира. Человек, находящийся на жизненном перепутье, стоящий перед моральным выбором, выбором чисто гамлетовским: должно ль оказать сопротивленье?
Сам Крамской позже писал: «о картине моей говорят разное, но никто не говорит ничего важного. А ведь «Христос в пустыне» — это моя первая вещь, над которой я работал серьёзно»
Этот замысел не оставляет Крамского и в дальнейшем: через семь лет после окончания работы над «Христом» он начинает самую масштабную свою картину – «Хохот» (другое название – «Радуйся, царю иудейский»). Сюжет этот известен был в европейском искусстве давно: палачи, ведущие Христа на казнь, издеваются над ним, плюют на него, глумятся, насмешливо называют его «царем иудейским».
И судя по неоконченный работе Крамского, он стал бы более чем достойным продолжателем многовековой традиции. Ему и вправду великолепно удалось бы изобразить всю низость, всю мерзость людей, издевающихся над тем, кто за них же пришёл положить жизнь свою.
Удалось бы, если бы не случилась… жизнь.
Все современники, знавшие Крамского, сходятся в одном: его сгубила собственная популярность. Из оппозиционного художника он со временем превратился в художника признанного. Престижные заказы, визиты в Зимний дворец, великолепный портрет Александра III.
А ведь сложно одновременно работать и над протестными полотнами, и над портретами высочайших особ.
Чего не завершили медные трубы, завершила семья. Ведь семейному человеку не позволены такие эскапады, которые может себе позволить холостяк. На нём — ответственность, на нём — обязанность содержать жену и дочь, вывозить их в свет, устраивать их судьбу. В итоге — многочасовые, изнурительные портретные сеансы, когда Крамской по 2-4 часа подряд выстаивает за мольбертом. Работа на заказ, бесконечная работа на заказ… А начатая, но не оконченная картина между тем ждет своего часа в мастерской. Часа, которого Крамской так и не сможет выкроить. Ведь каждая минута, проведенная в работе над картиной для себя — это минута, упущенная для работы.
Крамской умер так, как он жил последние годы: за работой. Вот недописаный портрет доктора Раухфуса.
Во время сеанса позирования внезапно рука Крамского ослабела, кисть упала на пол, вслед за ней на пол повалился и сам художник… Присутствовавший доктор помочь ему уже не смог.
Ну что ж, подведем итог: у трёх великих русских художников были свои, глубоко личные причины не заканчивать начатых, пусть и многообещающих, произведений. У Сурикова — тщательный подход к выбору сюжетов. У Брюллова — скука пополам с художественной усталостью. К Крамского — обязанности мужа и отца, взявшие верх над обязанностями живописца.
Мы с вами не осудим ни одного из них, но постараемся извлечь из этих трех историй уроки для себя: жизнь дается нам один раз, и нужно тщательно задумываться о том, от каких дел отказываться, а за какие приниматься, что в жизни важно, а что — пыль и брызги. Такой вот у меня сегодня получился философский выпуск. Сами понимаете, новогодние праздники всегда навевают мысли о том, как была прожита жизнь до сих пор, и как жить её дальше. Если мои мысли не созвучны вашим — не обессудьте, в следующий раз напишу что-нибудь поинтереснее.
P.S.: и конечно, не забывайте, что моя трактовка мотивов русских художников исключительно субъективная, и на истину в конечной инстанции не претендует.