Томный юноша смотрит на нас, но мысли его далеко. Вялые пальцы замерли над струнами лютни, неспособные выбрать нужный аккорд.
На столе – брошенная скрипка, под ней – нотная тетрадь. В ней различимы части басовой партии из мадригала Якоба Аркадельта «Voi sapete ch’io vi amo» («Вы знаете, что я люблю вас»).
Букет цветов и фрукты довершают картину.
Мысль о скрытом в картине послании – первое, что приходит в голову. Послание, ясное дело, любовное. Но кому? И – не менее важный вопрос! – от кого? Ведь не только имя изображенного, но и пол вызывают сомнения.
Первый биограф Караваджо, Джованни Беллори, утверждал, что изображена девушка. Этой ошибкой он положил начало целой нелепой традиции: в нескольких описания семнадцатого века картину называют «Лютнисткой», и посетители Эрмитажа и сегодня нет-нет, да и заглянут в глубокий вырез, в попытке решить гендерную загадку…
Никакой загадки нет, на самом деле. И думается мне, тот самый глубокий вырез Караваджо написал специально, чтобы у зрителя не возникало сомнений: плоская грудь принадлежит мужчине:
Но почему тогда во всей фигуре столько женственности? Почему влажные глаза, мягкие кудри, тонкие, нежные пальцы? Караваджо как будто издевается над нами: «Что вы! Женщины никакой тут нет!» — как бы говорит он, изображая торс, и тут же, переходя к лицу и рукам, подмигивает: «Но как бы и есть…»
Можно, конечно, сослаться на его художественные (и не только художественные, если понимаете, о чем я) предпочтения: все юноши в его картинах, особенно в ранний период, таковы:
Но можно пойти и дальше. За это я и люблю изучение искусства: когда постоянно ищешь новые объяснения, подмечаешь странности в картинах и задаешь о них вопросы… это, знаете ли, держит мозг в тонусе. Полезное занятие, да и интересное. Поэтому попробуем копнуть глубже.
Давайте рассуждать: помимо гендерно невнятного персонажа, ничего больше в этой картине не кажется вам странным? Меня, например, интригует натюрморт. Ведь цветы, написанные Караваджо, появляются весной, а плоды – осенью.
Караваджо соединяет несоединимое. Так же, как в его герое соединяются черты двух полов.
Кстати, насчет черт, присущих разным полам: вас музыкальные инструменты не наводят на игривые мысли? Скрипка, и ее необходимая часть – длинный, твердый смычок, с одной стороны; и округлая, плавная лютня, гладкую поверхность которой так и тянет погладить… Караваджо на что-то намекает, или просто Алексей испытывает дефицит женского внимания?
Вопрос риторический. Алексей счастлив в браке, и потому смело утверждает: представленные Караваджо инструменты можно толковать как намек на женское и мужское начало.
Ну и наконец: нотная партия, которая читается в тетради – это партия для БАСА. Так, по крайней мере, утверждают знающие музыковеды (сам-то Алексей, увы, в музыке ничего не смыслит). А изображенный юноша вряд ли басом поет. Опять странное сочетание несочетаемого…
Как же истолковать все эти намеки?
И вот тут мне приходит в голову неожиданная идея! Дело в том, что у Караваджо была одна черта, о которой мы редко задумывается: он был не только хулиганом (и в искусстве, и в жизни), но и неплохо образованным человеком. В частности, хорошо разбирался в античности. В будущем курсе по искусству барокко, над которым я потихоньку работаю, будет целая лекция про тонкие отсылки к древней Греции, зашифрованные в его картинах.
И мне кажется, что понять послание Караваджо нам поможет древний – и очень странный! – миф, изложенный в одном из диалогов Платона
И вот тут-то Алексей проявит свою истинную сущность. И статью писать бросит.
Да, на самом интересном месте. Но у меня, знаете ли, запястья стали побаливать в последнее время. Тяжело много печатать…
Поэтому делаем так: вы мне пишете, хочется ли вам узнать продолжение. Ваши комментарии вдохновляют меня на вторую часть. И все счастливы)
P.S.: ну и чтобы вас вконец заинтриговать: вот изображение-подсказка. Оно тоже намекает на изложенный Платоном миф.
Чувствуете, как все лихо закручивается?